Зубач огляделся. Катала смотрел в сторону, от Расписного поддержки ожидать тоже не приходилось. Зато сзади мрачно нависал хмурый Груша, а сбоку примерялся к его ногам калмык.

– Ша, братва, все ништяк, – примирительным тоном сказал Зубач. – Я только свое слово сказал: надо с него спросить как с гада!

Микула выдержал паузу, оглядывая соперника с ног до головы.

– А я так думаю: Верблюд свое уже получил. Баклан – он и есть баклан. Пусть сворачивается и идет в шерсть [60] . Только…

Смотрящий протянул руку Скелету:

– Дай мойку!

Тот послушно положил на испачканную пеплом г ладонь половинку лезвия.

– Держи! – Микула бросил бритву на грудь Верблюду: – Чтобы через час у тебя фуфловых регалок не было!

Избитый хулиган тупо уставился на щербатый обломок металла.

– Да вы на своего посмотрите, – дрожащая рука указала на Расписного. – Ему небось половину шкуры срезать надо!

– Привяжи метлу! [61] – Расписной замахнулся. – Еще хочешь?

Верблюд втянул голову в плечи и замолчал.

– Ровно час! – повторил Микула.

Кряхтя и охая, Верблюд поднялся, взял бритву и доковылял до своей шконки. Закурив сигарету, он беспомощно осмотрелся по сторонам.

– Помочь? – подскочил к нему юркий и обычно незаметный Хорек. Он получил девять лет за то, что изрубил топором соседа, но хвастал, что за ним много трупов. Это был отвратительный тип – неврастеник и психопат. Вытянутая хищная мордочка, бледная, в крупных порах кожа, сквозь редкую щетину белесых волос просвечивает сальная кожа головы. Постоянный оскал открывал узкие длинные зубы. С ним никто не кентовался, но и никто не связывался. – За это будешь в обязаловке. Следующую дачку [62] мне отдашь! Замазали? [63]

Верблюд нехотя кивнул:

– Только чтоб не больно…

– Ага, сладко будет! Будто хурму хаваешь…

Хорек сноровисто расстелил полотенце, набросал сверху смятых газет, на них положил левую руку Верблюда.

– Челюсть, возьми, чтоб не дергался…

Мрачный цыган с выдвинутой вперед нижней челюстью намертво зажал конечность ерша.

– Ну, держись! – Хорек осклабился и принялся срезать с безымянного пальца Верблюда воровской перстень – квадрат с разлапистым крестом.

Лезвие было изрядно затуплено, дело шло медленно. Верблюд в голос кричал, кровь бежала струей, впитывалась в газеты, брызгала на полотенце и простыню, красные пятна покрыли и лицо Хорька. Это его, похоже, распаляло: высунув язык, он остервенело кромсал палец ерша.

– А! А-а! А-а-а-а! – истошно заорал Верблюд.

– Хватит! – сквозь зубы сказал Челюсть. – Уже все!

Хорек неохотно оторвался от кровавого дела.

– Еще бы надо подчистить… Давай охнарик!

Вынув изо рта Верблюда сигарету, он прижег рану. Верблюд задергался, крик перешел в вой, тошнотворно завоняло паленым мясом. Замотав распухший и покрасневший палец носовым платком, ерш обессилен но откинулся на тощую подушку.

Но долго разлеживаться было нельзя, потому что с левого плеча нагло скалил зубы не по рангу наколотый тигр. По площади он многократно превосходил перстень.

С трудом поднявшись, Верблюд, пошатываясь, подошел к углу людей.

– Слышь, Микула, я уже не могу… Разреши не резать… Я его поверху зарисую… Смотрящий подумал.

– Как братва? Разрешим?

Скелет пожал плечами. Калмык согласно кивнул.

– Пусть заколет, чтоб видно не было. Какая разница…

Но Зубач решительно воспротивился:

– Ни хера! Как решили! Ответ должен быть…

– Пусть по полной раскручивается, сука! – поддержал его Груша.

– Резать! – крикнул Хорек. Микула развел руками:

– Раз братва не разрешает – режь!

Верблюд опустился на колени и зарыдал навзрыд.

– Я уже не могу! Разреши до завтра… Ну хоть до вечера…

Зубач в упор смотрел на Микулу и улыбался. Смотрящему негоже обсуждать свои решения, а тем более отменять их. Так можно потерять авторитет.

– У тебя полчаса осталось! – заорал Микула. – Иначе башку отрежем!

– Режьте, что хотите делайте, не могу… – безвольно выл Верблюд.

– Слышьте, чо он квакнул? – ухмыльнулся Скелет. – За базар отвечаешь? А если мы хотим тебе очко на английский флаг порвать?

Неожиданно Челюсть схватил Верблюда за предплечье и осколком стекла трижды крест-накрест полоснул по тигриной морде.

– И все дела! – презрительно процедил он.

– Ой, точняк? – Верблюд не успел даже вскрикнуть и теперь, не веря в столь быстрое избавление, изгибал шею, пытаясь рассмотреть изрезанное плечо.

– Убери харю!

Челюсть молниеносно нанес еще три пореза.

– Вот теперь точняк!

Кровь залила остатки запрещенной татуировки. Когда раны заживут, от нее останутся только шрамы. Инцидент был исчерпан.

Глава 5

СНОВА БОЛЬШАЯ ПОЛИТИКА

Вызов в ЦК КПСС и для председателя КГБ все равно что приглашение на Страшный суд. Особенно если вызывает не инстуктор, не завсектором, не заведующий отделом и даже не один из всемогущих секретарей, а сам Генеральный. При таком раскладе нет неприкасаемых, тут не спасают самые высокие должности и тяжелые, шитые золотом погоны – ибо здесь можно их в одночасье лишиться, превратившись из главы могущественного ведомства и многозвездного генерала в обычного инфарктника-пенсионера. Впору вспомнить все грехи, определить причину вызова и молиться, чтобы пронесло.

Генерал армии Рябинченко прознал, что вызов связан с операцией «Старый друг». Внимательно изучив всю документацию, с папкой во влажной ладони и сопровождающими – начальником Главного управления контрразведки генерал-майором Вострецовым и непосредственным исполнителем подполковником Петруновым – он прибыл на Старую площадь.

Подполковник остался в огромной, как футбольное поле, приемной – ему и сюда-то был путь заказан: не его уровень, если бы не желание начальников иметь под рукой козла отпущения, для немедленной компенсации пережитых унижений, он бы вообще не попал в это здание.

Рябинченко и Вострецов на негнущихся ногах прошли в отделанный дубовыми панелями кабинет Генсека. Грибачев расположился во главе длинного стола для совещаний, по правую руку неестественно ровно восседал похожий на мумию секретарь по идеологии Сумов, по левую мостились на краешках стульев заведующий международным отделом ЦК Малин и министр иностранных дел Громов. Все были в строгих костюмах и затянутых под горло галстуках, как будто за окном не ярилось испепеляющее все живое солнце. Впрочем, в кабинете бесшумно работал кондиционер и температура не поднималась выше восемнадцати градусов.

Генеральный секретарь просматривал вырезки из американских газет с пришпиленными к ним текстами переводов и все больше мрачнел. Просмотрев, он отдавал одну Сумову, а следующую Малину и Громову. Малин скорбно кривился, у Громова на лице и так застыло постоянное выражение зубной боли, а мумии дальше мрачнеть просто некуда. Так что веселой назвать эту компанию никто бы не смог.

– Товарищ Генеральный секретарь, генерал армии Рябинченко по вашему приказанию прибыл! – старательно, как солдат-первогодок, доложил председатель.

Грибачев на миг поднял голову:

– Вы читаете американские газеты?

Рябинченко языков не знал, потому, даже если бы захотел, не мог читать ни американских, ни английских, ни китайских, ни каких-либо еще газет. Поэтому он на мгновение задумался, но тонким чутьем аппаратчика понял, что сейчас находчивость важней, чем правда.

– Так точно, товарищ Генеральный секретарь! Но не в сплошную – аналитический отдел готовит обзоры… Могли что-то и упустить…

Грибачев строго сверкнул стеклами очков.

– А вы в курсе дела, что бывший атташе американского посольства, некто Сокольски, ведет линию на подрыв доверия к нашей стране? Он дискредитирует новую политику СССР в глазах всего международного сообщества! Под угрозой находится моя встреча с президентом США, пакет важных соглашений и договоров, которые долго и старательно готовили товарищи Малин и Громов, могут оказаться в мусорной корзине!